Автор и персонаж

Автор и персонаж в художественном произведении.

Различать голос — позицию автора и голоса каждого из действующих лиц.

Истинное понимание того, что в литературе есть художественность, начинается с осознания факта, что изображение действительности в ней есть изображение, как правило, опосредованное. Даже там, где повествование ведется от первого лица, полностью идентифицировать это лицо с личностью самого писателя не следует, хотя бы даже оно носило его фамилию, имя, отчество, а в произведении описывался эпизод из его жизни.

Чаще же всего повествование ведётся от лица кого-то из персонажей — одного или нескольких, — вполне независимых от автора. Иногда от специально введённой фигуры повествователя. Иногда от не имеющего никаких анкетных данных, вообще без видимых примет того, кто всё это рассказывает.

Развёртывая панораму событий, исследуя характер и судьбу персонажей произведения, писатель рассчитывает на читательское внимание. Ему важно, чтобы читатель различал, кто именно произнёс-написал те или иные слова в тексте: от этого в решающей мере зависят оценки описанного, расставляются акценты, определяются масштабы и перспективы. Тем самым устанавливается один из главных объектов анализа в тексте художественного произведения, ныне чаще всего игнорируемый.

Крупнейшие филологи М. Бахтин и В. Виноградов, известные литературоведы С. Бочаров, Л. Гинзбург, Б. Корман, А. Чудаков и другие много и плодотворно поработали над проблемой автора. Здесь нет необходимости хотя бы конспективно излагать или напоминать основные положения их трудов. Важно знать главное: проблема автора — одна из ключевых на пути к пониманию специфики художественной литературы как вида искусства. Без её глубокого понимания искусство чтения останется недоступным.

А. С. Пушкин был рад заметить разность между Онегиным и собой, но всё же признавался: «Мне нравились его черты…» Не было для читателя секретом ироническое отношение Пушкина к Ленскому и сердечное к Татьяне. М. Ю. Лермонтов хотя и предупреждал о том, что «во всей книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь», ссылаясь на молодость и простодушие читающей публики, именно в предисловии разъяснил и характер Печорина и своё отношение к герою времени. Н. В. Гоголь, будто не доверяя своему дару типизации, в конце чуть ли не каждой главы «Мертвых душ» заботился о том, чтобы его правильно поняли: «Иной и почтенный и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка». И. С. Тургенев обращался к тому, кто заинтересовался его «Записками охотника»: «Дайте руку, любезный читатель, и пройдёмте со мной!» Такая позиция классиков вовсе не является признаком какой-то ограниченности, недостатка мастерства. В предисловии к неоконченному роману «Перл создания» он [Чернышевский] утверждал: «Написать роман без любви — без всякого женского лица — это вещь очень трудная. Но у меня была потребность испытать свои силы над делом, ещё более трудным: написать роман чисто объективный, в котором не было бы никакого следа не только моих личных отношений — даже никакого следа моих личных симпатий...» Эту мечту-замысел Чернышевского об объективном романе осуществил Достоевский. Ему удалось написать книги, в которых не показана «рожа сочинителя». Спустя полвека после его смерти, характеризуя эту особенность реализма писателя, её определили как многоголосие. Уместнее, впрочем, было бы сказать — многоравноголосие. В эти же годы родилось известное определение М. М. Бахтина, назвавшего романы Ф. М. Достоевского полифоническими. Суть же была одна: исчез голос автора-демиурга, правящего суд и расправу, выдающего окончательные оценки, расставляющего всё по своим местам так, как это ему представляется справедливым. Не сразу и не всеми манера писателя была воспринята правильно. Читатели, привыкшие искать в книгах «alter ego» того, чья фамилия стоит на обложке, нередко заблуждались. Не раз в сознании некоторых из них мрачный образ повествователя в «Записках из подполья», например, отождествлялся с обликом самого Достоевского. Отказываясь повествовать от своего имени, давая понять читателю, что тот видит в его книгах объективное течение самой жизни, адекватное действительности, Достоевский как бы призывает его верить описанному, отбросив всякие сомнения насчёт авторского произвола. И писатель достигает своей цели. Его книги производят колоссальное впечатление прежде всего картинами неотвратимого и всесторонне мотивированного развития в них жизненного процесса. Но конечно же, никто и никогда вполне не верил Достоевскому, что он лишь снимает с мира движущиеся копии, а не создаёт, не творит великие художественные произведения. Это противоречило бы центральной задаче, которую поставил перед собой писатель: «При полном реализме найти в человеке человека…» Объективный полифонический характер реализма Достоевского не расходится с представлениями о тенденциозности литературы, потому что писатель может утверждать истину, открыто, от первого лица заявляя о своих симпатиях: «Я так люблю Татьяну милую мою», но писатель может утверждать истину и устами персонажа, не произнося слова «я», будь то «я» его собственное или «я» героя, что не мешает нам ощущать его позицию, видеть его ценности и в отборе жизненных фактов, и в их освещении. Без ясного представления об авторстве любой, даже самой маленькой единицы художественного текста, не говоря уже о предложении или абзаце, нечего и претендовать на сколько-нибудь глубокое прочтение произведения. Искусство точной атрибуции текста, искусство различать «рожу сочинителя», хотя бы он тому и противился — прятал или маскировал, — важные компоненты читательского мастерства. Игнорирование их приводит к печальным последствиям, самое тяжкое из которых — непонимание природы, и особенностей функционирования художественной литературы с естественным и неизбежным результатом — падением интереса к чтению, к книге.

Источник

• Леонид Павлович Кременцов «Теория литературы. Чтение как творчество: учебное пособие», глава «Автор и персонаж в художественном произведении».

Ссылки

• Автор и произведение * Герой (Гущина Д.) * Мир таков, каким мы его видим

Цитаты

• Близкие Гайдаю люди говорили, что режиссёр видел в Шурике… себя самого. Два интеллигентных очкарика… Хотя внешне Гайдай и Саша — такие разные. Саша — широкоплечий, широкогрудый, а Гайдай выше ростом и весь тонкий, как соломинка. Оба были внешне мрачноваты, но с большим внутренним юмором. Саша обычно шутил не улыбаясь, но одной его реплики было достаточно, чтобы все лежали в лёжку. /Людмила Акимовна, вдова А. Демьяненко/
• Ты однажды сказала мне, что я говорю, как книжный персонаж. Я не только говорю, но думаю и чувствую себя таковым. Я провёл всю жизнь в книгах: литература глубоко пропитала мой мозг своими красками. Эта литературная окраска является защитной — как коричневый цвет кролика или пятна на перепелином яйце — поэтому я не могу сказать, где заканчивается литература и начинаюсь я. /Натанаэл Уэст/

Дасург

• Самое подлое — это когда автор уничтожает своего героя.